Владимир Семанов - Из жизни императрицы Цыси. 1835–1908
Евнухи согласились и ушли, а Тун Цзя, отправившись к Орхидее, принялась настойчиво убеждать ее:
— Ты же видишь, до чего мы дошли! Вспомни, как мы страдали во время болезни отца... На твоего брата я не могу положиться, он всего лишь глупый мальчик, единственная моя надежда — это ты. Девочка, дорогая, пойди туда ради меня! Ты ведь так красива и умна, что не можешь не понравиться его величеству, а когда понравишься, будешь делать все, что угодно, только о матери не забудь!
Из глаз Тун Цзя хлынули слезы. Орхидея тоже не удержалась и заплакала. Этот плач смягчил ее, она согласилась стать наложницей. Обрадованная мать начала целовать ее, называть всякими ласковыми словами, а через три дня вернулись евнухи — уже с дорогим платьем. Переодевшись, Орхидея села в коляску, женщины снова всплакнули, и коляска тронулась».
При всех достоинствах этого отрывка необходимо отметить, что у многих авторов Орхидея попадает во дворец почти случайно. А на самом деле еще до своего приезда в столицу она была зарегистрирована кандидаткой в императорские наложницы. В пьесе М. Коллиса и романе П. Бак она даже мечтает стать наложницей. Это опять-таки выглядит чересчур по-западному: писатели недостаточно учли специфику азиатского сознания, скованного всевозможными ограничениями, и непривлекательность красивого, но довольно скучного маньчжурского двора. Китайские романисты, знавшие все это, предпочли отойти от буквы истории, и их легко понять. Показав колебания Орхидеи, они создали простор для неожиданностей, очень важных в художественной — впрочем, не только в художественной — литературе.
ОСЧАСТЛИВЛЕННАЯ НАЛОЖНИЦА
Выше, в легенде о происхождении Цыси, уже говорилось, что вначале Орхидея играла во дворце очень незначительную роль и была «осчастливлена» Сяньфэном почти случайно, когда ночью подавала ему чай. Поскольку в этой легенде Цыси предстает буддийским перерождением старой лисицы, читатель может усомниться и в реальности остальных деталей, но их повторяет и автор гораздо более достоверного источника — «Подробного обозрения неофициальных историй династии Цин». По-настоящему же красочную картину первого года жизни Цыси при дворе (1853–1854) дает Сюй Сяотянь, описывая местечко Тень платанов в летнем императорском парке, где поселили Орхидею:
«Обычно здесь жили только четыре служанки, присматривавшие за домом и убиравшие его, но сейчас к ним добавили двух наложниц. Второй была Ласточка, девушка из большой и состоятельной семьи, для которой чинная придворная жизнь казалась невероятно тоскливой, а хорошая еда и одежда не составляли ничего удивительного. Вспоминая своих родителей, многочисленных братьев и сестер, она плакала с утра до вечера. А Орхидея, вволю настрадавшаяся, чувствовала себя в парке как нельзя лучше и радовалась каждому новому платью или вкусному кушанью. К тому же здесь у нее были служанки! С ее веселым, непосредственным характером она быстро превратила платановую рощу в место беготни и смеха и почти забыла о матери, сестре и брате.
Но девушке нравилась и изысканная уединенность этой рощи, где платановые листья, закрывшие полнеба, бросали малахитово-зеленую тень на стены дома. Попросив принести ей альбомы со знаменитыми рисунками и прописями, Орхидея увлеченно занялась живописью и каллиграфией, к которым она имела склонность с самого детства. Овладев красивой скорописью, девушка начала писать на оконной бумаге стихи и рядом с ними изображать орхидеи. Вскоре она разрисовала все окна, а во дворе посадила „орхидеи четырех сезонов“, чтобы окружающие могли постоянно вдыхать аромат цветка, название которого было ее именем...
Вы думаете, Орхидея украшала свое жилище только ради забавы? Нет, она делала это с далеко идущими намерениями, понимая, что летом в таком тенистом месте вполне может появиться император. Более того, она стремилась ускорить этот счастливый миг — при помощи тех денег, которые Управление двора ежемесячно выдавало наложницам. Орхидея с самого начала не тратила их, а откладывала и, скопив лянов двести-триста, дарила евнухам. Те, ублаготворенные столь щедрыми дарами, все время ждали, что девушка о чем-нибудь попросит их, но она ничего не просила, и тогда евнухи по собственному почину стали докладывать ей о каждом шаге императора. Орхидея слушала их как ни в чем не бывало.
Тем временем весна кончилась, погода становилась жарче. После обеда император Сяньфэн ежедневно садился в легкий паланкин, который несли восемь евнухов, и ехал отдыхать в Павильон воды, деревьев и чистого цветения. От спального дворца к этому павильону вели две дороги: одна шла через Горный кабинет, где встречают прекрасное; другая — через Тень платанов. До сих пор евнухи всегда пользовались первой дорогой, потому что она была ровнее и короче, но Орхидея, узнав об этом, подкупила главноуправляющего и попросила его отныне носить императора по второй дороге, вдоль невысокой стены, которой была огорожена платановая роща.
Когда паланкин Сяньфэна поравнялся с рощей, на него пахнуло свежим ветерком, принесшим мелодичные звуки песни. И то и другое заинтересовало императора, изнывавшего от жары. Он молча указал на стену, и главноуправляющий тут же велел евнухам нести паланкин в Тень платанов.
За воротами Сяньфэн действительно обнаружил прохладную тень, густой аромат цветов, поднимавшийся с обеих сторон дорожки, и воскликнул:
— О, какое прекрасное место!
Ласточка и служанки, увидев священный паланкин, поспешно выбежали из дома и встали на колени посреди двора. Но невидимая певица не умолкала. Заинтригованный Сяньфэн решил сам найти ее и, велев остальным не произносить ни звука, вошел в дом. Там никого не оказалось, однако стихи на окнах и картины с изящной подписью „Маленькая Орхидея“ привлекли его внимание. Следя за голосом, который волновал его все больше и больше, император вышел в задний дворик и тут, на берегу пруда, увидел искусственный холм, поросший бирюзовым бамбуком, под которым сидела девушка в маньчжурском наряде: красном халате, зеленых штанах и расшитых туфлях, надетых на белые чулки. Она сидела почти спиной к Сяньфэну, медленно обмахиваясь белоснежным веером из гусиных перьев, а в ее черные, словно крылья цикады, волосы, собранные над точеной шеей, был воткнут большой красный цветок. Край ее розового личика то и дело покачивался в такт песне, тонкая талия изгибалась, как ива...
Император, уже несколько пресытившийся изнеженными китайскими красавицами, с удовольствием смотрел на эту маньчжурку, в которой нежность как бы дополнялась крепостью, здоровьем. К сожалению, он не видел ее лица. Сяньфэн уже думал кашлянуть, чтобы незнакомка обернулась, но тут она запела особенно красиво, и ему не захотелось прерывать ее. Тихо стоя на ступенях, выходивших во дворик, и опершись о перила, он слушал искусно сложенный куплет, в каждой строке которого менялись всего один-два иероглифа:
Осенний месяц висит в пустоте,звучит мелодия флейты.Месяц в пустоте словно играет,звуки флейты чисты.В висящей пустоте играет флейтамелодию чистой обиды.В пустоте звучит мелодия флейты,рождается чистая обида...
— Отличная песня! — не удержавшись, воскликнул Сяньфэн.
Девушка испуганно обернулась и увидела, что перед ней не кто иной, как Десятитысячелетний господин, о котором она ежедневно думала.
— Ваша рабыня Орхидея! — отрекомендовалась она, поспешно встав на колени. — Я счастлива лицезреть перед собой земного будду и пожелать ему десять тысяч лет жизни, десять миллионов лет!
Ее голос был так нежен, что Сяньфэну показалось, будто с ним разговаривает феникс, а не женщина. Он велел ей поднять голову и увидел изогнутые брови, ясные глаза, розовые щеки, похожие на персики, и смеющиеся вишневые губы. Пораженный, он подумал: „Я знал многих женщин, но еще никогда не встречал таких свежих и волнующих. Если до сих пор я считал, что среди маньчжурок нет настоящих красавиц, то теперь отказываюсь от этой мысли!“ Сделав знак Орхидее, он вошел в дом и уселся на одну из постелей...
Орхидея поднесла Сяньфэну освежающий мятный напиток. Отпивая маленькими глотками, император внимательно смотрел на девушку, которая явно не ожидала его визита и не успела переодеться. Правда, на розовой шее у нее была золотая цепочка, но халат запахивался не очень плотно и из-под него на самой груди выглядывала бирюзовая нижняя рубашка. Осушив кубок, Сяньфэн протянул его девушке. Та почтительно взяла его своими тонкими, словно выточенными из белой яшмы, пальцами, ногти которых были покрыты красным соком бальзамины, как вдруг император схватил ее за руку. Великолепный нефритовый кубок со звоном разбился. Однако Орхидея, не смевшая поднять головы, была не столько напугана или раздражена, сколько обрадована. Император подтянул ее к постели, усадил рядом с собой и, поглаживая ей руку, стал спрашивать, как ее зовут, сколько ей лет, из какой она семьи, когда попала во дворец. Девушка послушно отвечала. Сяньфэн придвинулся еще ближе и что-то прошептал ей на ухо. Покраснев, она усмехнулась, вышла в передний двор и позвала двух главных евнухов — Цуй Чанли и Ань Дэхая. Когда они предстали перед императором, он сказал им:
